Не только на память о беседах, которые начались в "Драгсторе" во Франкфурте, прервались и, я надеюсь, ещё продолжатся.
Рождество 1968, Гери
Кто такой Гери? Может быть, родитель, ребёнок которого бросался во Франкфурте булыжниками в мусоров на полгода раньше (больше 50 лет назад), согласился встретиться с папашей в бюргерском ресторане "Драгстор" (там, по крайней мере, в сентябре брали интервью у Джима Моррисона - около 50 лет тому), чтобы "поговорить", но суть беседы свелась к тому, что папаша Герхард обязан теперь даже сам себя называть Джерри (или хотя бы Гери!), и появился накоротко ближе к рождеству? Гери купил ему новую, нагруженную смыслами книжку (только недавно поставили во Франкфурте по Петеру Вайсу "ораторию в 11 песнях" про Освенцим), но ребёнок забыл её под ёлкой (книгу явно никогда не открывали, уже почти 50 лет), и прощание не состоялось. Ребёнок, вместе с какой-то девицей и другим подростком, с которыми он пришёл и демонстративно целовался прямо за столом над жареной уткой, перелез через балконную ограду второго этажа, спрыгнул на мостовую и был таков, не дождавшись шестьдесят девятого. По прошествии 50 лет мне, новому обладателю и как бы адресату посвящения, легче сочувствовать родителю, чем подростку. Чашечка из бабушкиного сервиза с утопленным в кофе вонючим бычком от косяка осталась стоять на узкой полоске из кованого железа. Вторая чашечка разбилась вдребезги перед парадным входом. Мама очень плакала и испачкала пальцы зелёной помадой, когда подбирала осколки. Было холодно, и с ней поздоровалась фрау Берген с третьего этажа. Герхард сказал: "Вот что меня интересует в этой истории меньше всего, это сервизные чашечки!" Мама успокоилась, как будто она плакала из-за чашечки действительно. Она сама и называла мужа Джерри, но в таких ситуациях, что об этом никто не знал, тем более ребёнок, а знал только один "друг семьи", с которым ребёнок не имел шанса познакомиться. Книжку убрали в шкаф 12 января, после того, как вместе выволокли ёлку. За стеклянными дверцами стояла и едва не выпала фотография на толстом картоне со штампом "Lichtbilder Saranyi, Römerberg" в югендштиле, на которой дедушка в военной форме держит фуражку под мышкой и бабушку под руку. Бабушка ест жареный миндаль, и у неё смазано лицо, а дедушка монолитен, и на его лбу очень хорошо видно полоску от фуражки и неприятного вида шрам, над которым бабушка смеялась, пока он не умер, потому что знала, что это от упавшего на него ведра, а не из-за войны. Дедушка рано умер, а бабушка потом двинулась, и её поведение перестало казаться кому-либо предосудительным или идеологическим, хотя она двинулась во время другой войны, гораздо позже, до или при беременности недоразвитым дядей из Эммендингена. Вероятно, уже нет в живых ни Гери, ни мусоров, не говоря о бабушках. В сентябре 1968 рядом с этим "Драгстором" (?), на Рёмерберге, где ратуша, может быть, как раз накануне или сразу после встречи поколений, группа "The Doors" записала модную песню для передачи "4-3-2-1 Hot & Sweet" (1966-1970, ZDF). Ничего более бюргерского не нужно себе представлять, чем эта запись:
Даже улыбка Моррисона, когда он смотрит, как снимают под углом немецкую блондинку в синей распашонке, тоже бюргерская, как франкфуртское павэ и герань.
А в Берлине тем временем под булыжниками нашли другие булыжники. Вчера я их сфотографировал телефоном.
А в магазин "Моргенштерн", где я купил (позднее) Петера Вайса, я недавно приводил маму и дочку. Пока я совал пальцы между книжек, мама съела кусочек пирога, испечённого сотрудниками гешефта и их родственниками, и сказала, что он отвратительный, и её тошнит даже ещё на следующий день. Дочке я там (ранее) купил книгу "Тысяча динозавров", которую она читает по сей день с большим интересом и пользой, иногда вслух, и не исключено, что именно от этого у неё раскачался передний молочный зуб.
