Брут после этого наприглашал к себе в гости сенаторов, выставлял себя мужчиной, жаловался. В конце концов всякий склонен был перенять брутову обиду, некоторые, разумеется, подлизываясь, а иные искренне.
В считанные дни созрел план. Брут отвёл всех в свой таблинум, где пьяные сенаторы раздирали старые полиптихи на отдельные таблички, и, вырывая друг у друга тупой библиотечный стилос, тут же ковыряли буквы.
Цезарь с утра сидел в сенате сам, читал-писал, как обычно, поглядывал в окно, повторял речь, разминался. Стали входить сенаторы, по одному, у каждого на шее - табличка с надписью "Я Брут". Цезарь сразу как-то не обратил внимания, хотя вид у них был и без таблички дикий. Тогда сенаторы стали, косясь на табличку, приговаривать: "Я Брут," - и смотрели лихо. Цезарю же это казалось забавным. Когда вошёл Цинна, поспешно выправляя хорошо заточенным стилосом какую-то ошибку прямо на шее, Цезарь стал открыто смеяться. И чем мрачнее были у сенаторов рожи, тем более потешался Цезарь, да ещё спрашивал, неприлично плюясь: "Что, и ты - Брут?", а сенаторы от такого поведения свирепели.
Наконец появился собственно Брут. Цезарь к этому моменту уже практически лежал. Таблички у Брута не было, и он ничего не сказал. Тогда Цезарь перестал смеяться, утёр слёзы и, приподнявшись, опять спросил: "И ты - Брут?", и упал, захлебнувшись хохотом. Тут сенаторы, хлопая табличками и царапая друг друга, хлынули на лежащего диктатора со стилосами наперевес и нанесли ему множественные раны, от которых он незамедлительно скончался.
Таким образом, слова "и ты Брут" были не просто последними словами Гая Юлия Цезаря, но и предпоследними, и так далее ad absurdum.
В следующий раз мы поговорим о количестве ранений, нанесённых Цезарю сенаторами, и насколько случайно совпадение их числа с числом хромосом в гаплоидных(!) клетках человеческого организма.
