Первая встреча Сильвера и Мьетт происходит в сельской местности проживания, в тот момент, когда мальчик, сидя верхом на стене, отдыхает от починки шкива колодца ("журавля" почему-то в русском переводе, а как блочок в народе называется, я и не знаю), а девочка (на тот момент десяти лет от роду) полет грядку.
Мальчик сначала принимает девочку за рослую крестьянку, и Золя по этому поводу пишет так:
On était en juillet, l'air brûlait, bien que le soleil fut déjà au bord de l'horizon. La paysanne avait retiré sa casaque. En corset blanc, un fichu de couleur noué sur les épaules, les manches de chemise retroussées jusqu'aux coudes, elle était accroupie dans les plis de sa jupe de cotonnade bleue, que retenaient deux bretelles croisées derrière le dos. Elle marchait sur les genoux, arrachant activement l'ivraie qu'elle jetait dans un couffin.
Немного странный (не мне судить) русский перевод Е.Александровой пишет так:
Стоял июль, и было знойно, хотя солнце уже близилось к закату. Крестьянка сняла кофту и осталась в белом лифчике и цветной косынке, наброшенной на плечи. Рукава рубашки были засучены по локоть. Она сидела на корточках, и вокруг нее круто топорщились складки синей холщовой юбки, помочи которой перекрещивались на спине. Передвигаясь на коленях, крестьянка ловко вырывала сорные травы и бросала их в кошелку.
(Если кому интересно, как будет по-французски "круто топорщились", то я в данном случае не смогу помочь.)
В моём издании к этому пассажу (после слова "спине") имеется сноска: "Этими деталями Эмиля Золя снабдил его друг Поль Сезанн, получивший их от своей сестры Мари." (Галлимар фолио, 1981, стр. 455, перевод, к сожалению, мой.)
Эмиль Золя, с трёх до восемнадцати живший в Провансе, кондовый натуралист, в романах которого чуть ли не каждая личность соотносится с каким-нибудь реальным функционером из южной деревни в пять избушек и мерию, который выкладывает на страницы своих эпопей, как мясо на стол, сокровенные детали жизни провансальских шахтёров и бондарей, для описания цветной косынки и бретелек от юбки вынужден обратиться к другу Павлику, с которым они в Арке на пожёванного Фукидида головастиков ловили, чтобы тот спросил у сестрицы Марьи, какого цвета лифчики носят крестьянки во время выпалывания плевел, и перекрещиваются ли у них помочи на спине. Зато за психологическим портретом пейзанки в карман не полезет, давай любую. Вот у Сезанна ведь наверняка всё как раз наоборот. Но я его пока не читал.
Набоковщины, кстати, надо сказать, в романе никакой. Чистый Чернышевский (хотя я его тоже пока не читал, но вот он пишет "в письме сыну из Вилюйска от 14 мая 1878 г.: "Во всяком случае Цахер-Мазох много выше Флобера, Зола и других модных французских романистов (из которых Доде уж вовсе пошляк)"). Доде я, кстати, читал, он тоже писем из Вилюйска насочинял, где там Чернышевский пошлятину увидел, я уж не знаю. Но тут надо прекратить.
